- К закону об иностранных агентах я отношусь крайне отрицательно, потому что вижу, что надобность в этом законе есть только у властей Апсны. Если спросить у меня, для чего он понадобился властям Апсны, я скажу, что он им нужен в качестве инструмента гонения, для преследования инакомыслия и правды как таковой в нашем обществе. Нельзя не учитывать историю Абхазии и то, что наше небольшое абхазское общество переживало в недавнем прошлом. Это еще свежо в памяти людей, люди старшего поколения помнят об этих событиях своей жизни, а такие люди, как я, помнят это из их рассказов, то есть из уст тех, кто это пережил. Вспоминая все это, я могу относиться к такому закону только отрицательно. Я не вижу никакой необходимости для принятия этого закона, в нашем обществе нет никаких предпосылок даже для обсуждения принятия закона об иноагентах.
Вообще, в последнее время нашими властями предпринимаются попытки принять законы, которые, с моей точки зрения, противоречат интересам нашего общества, нашего государства, нашего народа. Если сказать мягко, я этого не понимаю. Если сказать жестко, то, конечно, я это не принимаю.
- Чем этот закон вас пугает? Почему он кажется вам опасным?
- В 1930-е годы наше общество очень сильно пострадало от репрессий. В процентном отношении из всех союзных республик, наверное, наиболее пострадала Грузия. А в самой Грузии, мне кажется, наиболее пострадавшей частью была Абхазия, потому что практически в каждой семье есть репрессированные. Мы общались с друзьями, я уже взрослый человек, и с детства мы знаем друг о друге практически все, через раз в семьях моих друзей, одноклассников, однокурсников, родственников, односельчан, горожан всегда есть бабушки, дедушки, дяди, тети, которые пострадали во время сталинских репрессий, есть расстрелянные. Например, мать моей супруги, всю свою жизнь разыскивала своих двоих братьев, которые были, как впоследствии стало известно, расстреляны где-то на реке Кодоре. И, как она сама говорила, в абхазском языке есть такое выражение «идырдзит», если его дословно перевести, это означает «потерянные», они были потеряны властями. То есть она их больше никогда живыми не видела. И таких историй я знаю множество. Зная это, помня об этом, я не могу не бояться этого закона. Я именно употребляю термин «боюсь», потому что, используя этот закон, будут преследоваться люди в нашем обществе и повторится то, что уже в нашей истории было.
Я могу сказать на примере даже своей семьи, своих дедов. Правда, история моих дедов не трагична, она, скорее, драматична, но тем не менее показательна. Я как-то упоминал о своем деде по отцовской линии, он был раскулачен советской властью, что, в общем-то, массово в те годы не было характерно для Абхазии, это было характерно на территории СССР и в самой России. Моя фамилия, это обычная крестьянская фамилия, и дед мой, выходец из села Абгархук, сумел построить в Гудаутах, в порту, каменный дом. У деда моего была семья, пятеро его детей умерли от испанки. И будучи уже в зрелом возрасте, к 70 годам, насколько я знаю, мой дед женился во второй раз. И от второго брака родился мой отец, поэтому братьев и сестер у него не было. Так как мой дед вместе с гудаутскими греками, персами, турками занимался торговлей табаком, он сумел заработать денег и построил дом, был у него даже собственный фаэтон и прочее. Я знаю об этом по рассказам. Это было ценно для того времени, сегодня я к этому отношусь с улыбкой, но рассказы об этом знаю. Так вот, после того, как его раскулачили, все у него отобрали, дед мой, который пережил гибель семьи и пятерых детей от испанки, вскоре после этого скончался. Напрямую с этим, может быть, нельзя это связывать, но, тем не менее, так сложилась его судьба.
Похожего характера есть история, связанная и с другим моим дедом. Тот, кстати, был благородных кровей, из княжеской фамилии, хотя обычный простой человек, фронтовик, который прошел войну, жил у себя дома в Джгердах. Но кто-то на него донес и его обвинили в каком-то убийстве. Его спас только случай, если не от расстрела, то точно от лагерей и ссылок. Дело в том, что, когда он был арестован, в каждом абхазском доме в комнате стояло ружье, а так как дед им не пользовался длительное время, тутовый шелкопряд в канале ствола свил гнездо. И вот, когда ружье забрали на экспертизу, благодаря этому тутовому шелкопряду, дед мой был оправдан и возвращен домой. Сложись история немножко иначе, я не знаю, как закончилось бы все то, о чем я рассказывал.
Я много времени проводил у бабушки и у дедушки в селе Джгерда, поэтому эти истории мне хорошо знакомы. Кстати, у моего деда тоже, говорят, братья были сосланы как троцкисты, и больше их никто не видел. Они так больше в село и не вернулись. Много таких примеров в Абхазии. И в те времена людей тоже называли врагами народа, агентами запада, поэтому я считаю, что это очень нехороший закон. Я его вижу исключительно как репрессивный инструмент, который заготовлен для нашего общества. С моей точки зрения мы и так уже живем при авторитаризме. Если нашу службу безопасности возглавляет близкий родственник президента, если Конституционный суд возглавляет родственник президента, если вся судебная система подавлена, если силовые структуры напрямую подчиняются только президенту, то получается, что мы уже живем при авторитарном режиме. Если добавить еще и этот репрессивный инструмент, то против кого будут эти репрессии применяться? Естественно, против нашего народа, против нашего общества, против нас, граждан. Конечно, я всячески стараюсь противиться принятию этого закона. Хочу, чтобы люди слышали, что существует и такая точка зрения, чтобы они задумывались над тем, к чему это может привести. А как человек с историческим образованием, хочу напомнить тем, кто сегодня ратует за принятие этого закона, что голову того, кто придумал гильотину, первой на этой гильотине и испробовали. Я этому ни в коем случае не радуюсь, и легче всем остальным, пострадавшим от этой гильотины, конечно, не стало. Но, тем не менее, такой факт в истории тоже зафиксирован. И хотелось бы, чтобы те, кто лоббирует этот закон, чаще об этом вспоминали.
Елена Заводская для Апсныхабар
Вообще, в последнее время нашими властями предпринимаются попытки принять законы, которые, с моей точки зрения, противоречат интересам нашего общества, нашего государства, нашего народа. Если сказать мягко, я этого не понимаю. Если сказать жестко, то, конечно, я это не принимаю.
- Чем этот закон вас пугает? Почему он кажется вам опасным?
- В 1930-е годы наше общество очень сильно пострадало от репрессий. В процентном отношении из всех союзных республик, наверное, наиболее пострадала Грузия. А в самой Грузии, мне кажется, наиболее пострадавшей частью была Абхазия, потому что практически в каждой семье есть репрессированные. Мы общались с друзьями, я уже взрослый человек, и с детства мы знаем друг о друге практически все, через раз в семьях моих друзей, одноклассников, однокурсников, родственников, односельчан, горожан всегда есть бабушки, дедушки, дяди, тети, которые пострадали во время сталинских репрессий, есть расстрелянные. Например, мать моей супруги, всю свою жизнь разыскивала своих двоих братьев, которые были, как впоследствии стало известно, расстреляны где-то на реке Кодоре. И, как она сама говорила, в абхазском языке есть такое выражение «идырдзит», если его дословно перевести, это означает «потерянные», они были потеряны властями. То есть она их больше никогда живыми не видела. И таких историй я знаю множество. Зная это, помня об этом, я не могу не бояться этого закона. Я именно употребляю термин «боюсь», потому что, используя этот закон, будут преследоваться люди в нашем обществе и повторится то, что уже в нашей истории было.
Я могу сказать на примере даже своей семьи, своих дедов. Правда, история моих дедов не трагична, она, скорее, драматична, но тем не менее показательна. Я как-то упоминал о своем деде по отцовской линии, он был раскулачен советской властью, что, в общем-то, массово в те годы не было характерно для Абхазии, это было характерно на территории СССР и в самой России. Моя фамилия, это обычная крестьянская фамилия, и дед мой, выходец из села Абгархук, сумел построить в Гудаутах, в порту, каменный дом. У деда моего была семья, пятеро его детей умерли от испанки. И будучи уже в зрелом возрасте, к 70 годам, насколько я знаю, мой дед женился во второй раз. И от второго брака родился мой отец, поэтому братьев и сестер у него не было. Так как мой дед вместе с гудаутскими греками, персами, турками занимался торговлей табаком, он сумел заработать денег и построил дом, был у него даже собственный фаэтон и прочее. Я знаю об этом по рассказам. Это было ценно для того времени, сегодня я к этому отношусь с улыбкой, но рассказы об этом знаю. Так вот, после того, как его раскулачили, все у него отобрали, дед мой, который пережил гибель семьи и пятерых детей от испанки, вскоре после этого скончался. Напрямую с этим, может быть, нельзя это связывать, но, тем не менее, так сложилась его судьба.
Похожего характера есть история, связанная и с другим моим дедом. Тот, кстати, был благородных кровей, из княжеской фамилии, хотя обычный простой человек, фронтовик, который прошел войну, жил у себя дома в Джгердах. Но кто-то на него донес и его обвинили в каком-то убийстве. Его спас только случай, если не от расстрела, то точно от лагерей и ссылок. Дело в том, что, когда он был арестован, в каждом абхазском доме в комнате стояло ружье, а так как дед им не пользовался длительное время, тутовый шелкопряд в канале ствола свил гнездо. И вот, когда ружье забрали на экспертизу, благодаря этому тутовому шелкопряду, дед мой был оправдан и возвращен домой. Сложись история немножко иначе, я не знаю, как закончилось бы все то, о чем я рассказывал.
Я много времени проводил у бабушки и у дедушки в селе Джгерда, поэтому эти истории мне хорошо знакомы. Кстати, у моего деда тоже, говорят, братья были сосланы как троцкисты, и больше их никто не видел. Они так больше в село и не вернулись. Много таких примеров в Абхазии. И в те времена людей тоже называли врагами народа, агентами запада, поэтому я считаю, что это очень нехороший закон. Я его вижу исключительно как репрессивный инструмент, который заготовлен для нашего общества. С моей точки зрения мы и так уже живем при авторитаризме. Если нашу службу безопасности возглавляет близкий родственник президента, если Конституционный суд возглавляет родственник президента, если вся судебная система подавлена, если силовые структуры напрямую подчиняются только президенту, то получается, что мы уже живем при авторитарном режиме. Если добавить еще и этот репрессивный инструмент, то против кого будут эти репрессии применяться? Естественно, против нашего народа, против нашего общества, против нас, граждан. Конечно, я всячески стараюсь противиться принятию этого закона. Хочу, чтобы люди слышали, что существует и такая точка зрения, чтобы они задумывались над тем, к чему это может привести. А как человек с историческим образованием, хочу напомнить тем, кто сегодня ратует за принятие этого закона, что голову того, кто придумал гильотину, первой на этой гильотине и испробовали. Я этому ни в коем случае не радуюсь, и легче всем остальным, пострадавшим от этой гильотины, конечно, не стало. Но, тем не менее, такой факт в истории тоже зафиксирован. И хотелось бы, чтобы те, кто лоббирует этот закон, чаще об этом вспоминали.
Елена Заводская для Апсныхабар